Русские народные сказки знакомят ребят со своими героями с самого раннего детства. Любимые сказочные персонажи собраны именно в русских народных сказках. Даже самые страшные герои не вызывают тревоги у ребенка. Любимая Баба Яга шутками и прибаутками вызывает только смех, Кощей Бессмертный – сочувствие, а Богатыри – гордость. Каждая сказка русского народа – это целая история, которая кроме интересного сюжета, учит детей хорошим поступкам. Сказки помогут родителю донести малышу важные слова простым и понятным языком. Тем более, что народные сказки написаны простыми людьми и передаются из поколения в поколение.
На небесах зародился млад-светел месяц, на земле-то у старого соборного у Леонтья-попа зародился сын — могучий богатырь; а имя нарекли ему млад Алеша Попович — имечко хорошенькое. Стали Алешу кормить-поить: у кого недельный, он денной такой; у новых годовой, Алеша недельный такой. Стал Алеша по улочке похаживати, стал с малыми ребятками поигрывати: кого возьмет за ручку — ручка прочь, кого за ножку — ножка прочь; игра-то у него некорыстно пошла! Кого за середку возьмет — живота лишит. И стал Алеша на возрасте; учал у отца-матери просить благословеньица: ехать-гулять во чисто поле.
Отец говорит:
- Алеша Попович! Поезжаешь ты во чисто поле; есть у нас и посильней тебя; ты возьми себе в слуги верные Марышка Паранова сына.
И садились добры молодцы на добрых коней; как поехали они во чисто поле — пыль столбом закурилася: только добрых молодцев и видели!
Приезжали добры молодцы ко князю ко Владимиру; тут Алеша Попович прямью идет в белокаменные палаты ко князю ко Владимиру, крест кладет по-писаному, поклоняется по-ученому на все на четыре стороны, а князю Владимиру на особицу. И встречает добрых молодцев Владимир-князь и сажает их за дубовый стол: хорошо добрых молодцев попоить-покормить и втапор вестей поспросить; учали добры молодцы есть пряники печатные, запивать винами крепкими. Тут спросил добрых молодцев Владимир-князь:
- Кто вы, добры молодцы? Сильные ли богатыри удалые или путники перехожие — сумки переметные? Не знаю я вам ни имени, ни отчины.
Ответ держит Алеша Попович:
- Я сын старого соборного Леонтья-попа Алеша Попович млад, а в товарищах слуга Марышко Паранов сын.
Как поел да попил Алеша Попович, учал правиться на кирпичну печь, лег полудновать, а Марышко за столом сидит.
В те поры да в то времечко наезжал Змеевич-богатырь и облатынил все царство князя Владимира. Идет Тугарин Змеевич в палаты белокаменны ко князю Владимиру; он левой ногой на порог ступил, а правой ногой за дубовый стол; он пьет и ест и с княгиней обнимается, а над князем Владимиром играется и ругается; он кладет ковригу за щеку, а другую за другую кладет; на язык кладет целого лебедя, пирогом попихнул — все вдруг проглотнул.
Лежит Алеша Попович на кирпичной печи и говорит такие речи Тугарину Змеевичу:
- Было у нашего батюшки у старого у Леонтья-попа — было коровище, было обжорище, ходило по пивоварням и съедало целые кадцы пивоварные с гущею; дошло коровище, дошло обжорище до озера, всю воду из озера выпило — взяло его тут и розорвало, а и тебя бы Тугарина так за столом-то всего прирвало!
Рассердился Тугарин на Алешу Поповича, бросил в его булатным ножом; Алеша Попович увертлив был, увернулся от его за дубовый столб. Говорит Алеша таково слово:
- Спасибо тебе, Змеевич Тугарин-богатырь, подал ты мне булатный нож; распорю я тебе груди белые, застелю я тебе очи ясные, засмотрю я твоего ретива сердца.
В те поры выскакал Марышко Паранов сын из-за стола из-за дубового на резвы ноги и хватил Тугарина за навороть, выхватил из-за столья и бросил о палату белокаменну — и посыпались оконницы стекольчатые. Как возговорит Алеша Попович с кирпичной печи:
- Ой ты, Марышко, Марышко Паранов сын, ты верная слуга неизменная!
Отвечает Марышко Паранов сын:
- Подай-ка ты мне, Алеша Попович, булатный нож; распорю я Тугарину Змеевичу груди белые, застелю я ему очи ясные, засмотрю его ретива сердца.
Ответ держит Алеша с кирпичной печи:
- Ох ты, Марышко Паранов сын! Не руди ты палат-то белокаменных, отпусти его во чисто поле; некуда он там девается; съедемся с ним заутро во чистом поле.
Поутру раным-ранешенько подымался вместях с солнышком Марышко Паранов сын, выводил он резвых коней пить воды на быстру реку. Летает Тугарин Змеевич по поднебесью и просит Алешу Поповича во чисто поле. И приезжал Марышко Паранов сын к Алеше Поповичу:
- Бог тебе судья, Алеша Попович! Не дал ты мне булатного ножа; распорол бы я поганцу груди белые, застлал бы я его очи ясные, высмотрел бы я его ретива сердца; теперя что возьмешь у него, у Тугарина? Летает он по поднебесью.
Говорит Алеша таково слово:
- Не замена моя, все измена!
Выводил Алеша своего добра коня, обседлал во черкасское седло, подтянул двенадцатью подпругами шелковыми — не ради басы, ради крепости, поехал Алеша во чисто поле. Едет Алеша по чисту полю и видит Тугарина Змеевича: он летает по поднебесью. И взмолился Алеша Попович:
- Пресвятая мати богородица! Накажи-ка ты тучу черную; дай бог из тучи черной часта дождичка крупенистого, смочило бы у Тугарина крыльица бумажные.
У Алеши была мольба доходная: накатилася туча черная; из той тучи грозной дал бог дождичка частого, частого да крупенистого, и смочило у Тугарина крыльица бумажные; пал он на сыру землю и поехал по чисту полю.
Не две горы вместе скатаются, то Тугарин с Алешей съезжалися, палицами ударились — палицы по чивьям поломалися, копьями соткнулися — копья чивьями извернулися, саблями махнулися — сабли исщербилися. Тут-то Алеша Попович валился с седла, как овсяный сноп; и тут Тугарин Змеевич учал бить Алешу Поповича, а тот ли Алеша увертлив был, увернулся Алеша под конное черево, с другой стороны вывернулся из-под черева и ударил Тугарина булатным ножом под правую пазуху, и спихнул Тугарина со добра коня, и учал Алеша Попович кричать Тугарину:
- Спасибо тебе, Тугарин Змеевич, за булатный нож; распорю я тебе груди белые, застелю я твои очи ясные, засмотрю я твоего ретива сердца.
Отрубил ему Алеша буйну голову, и повез он буйну голову ко князю ко Владимиру; едет да головушкой поигрывает, высоко головушку выметывает, на востро копье головушку подхватывает. Тут Владимир ополохнулся:
- Везет-де Тугарин буйну голову Алеши Поповича! Попленит он теперь наше царство христианское!
Ответ держит Марышко Паранов сын:
- Не тужи ты, красно солнышко Владимир стольный, киевский! Если едет по земли, а не летает по поднебесью поганый Тугарин, сложит он свою буйну голову на мое копье булатное; не печалуйся, князь Владимир: какова пора — я с им побратаются!
Посмотрел тут Марышко Паранов сын в трубочку подзорную, опознал он Алешу Поповича:
- Вижу я ухватку богатырскую, поступку молодецкую.
Накруто Алеша коня поворачивает, головушкой поигрывает, высоко головушку выметывает, на востро копье головушку подхватывает. Едет это не Тугарин поганый, а Алеша Попович, сын Леонтья-попа старого соборного; везет он головушку поганого Тугарина Змеевича.
В славном городе Ростове у ростовского попа соборного был один-единственный сын. Звали его Алёша, прозывали по отцу Поповичем.
Алёша Попович грамоте не учился, за книги не садился, а учился с малых лет копьём владеть, из лука стрелять, богатырских коней укрощать. Силон Алёша не большой богатырь, зато дерзостью да хитростью взял. Вот подрос Алёша Попович до шестнадцати лет, и скучно ему стало в отцовском доме. Стал он просить отца отпустить его в чистое поле, в широкое раздолье, по Руси привольной поездить, до синего моря добраться, в лесах поохотиться. Отпустил его отец, дал ему коня богатырского, саблю, копьё острое да лук со стрелами.
Стал Алёша коня седлать, стал приговаривать:
- Служи мне верно, богатырский конь. Не оставь меня ни мёртвым, ни раненым серым волкам на растерзание, чёрным воронам на расклевание, врагам на поругание! Где б мы ни были, домой привези!
Обрядил он своего коня по-княжески. Седло черкасское, подпруга шелковая, узда золочёная.
Позвал Алёша с собой любимого друга Екима Ивановича и поутру в субботу из дому выехал искать себе богатырской славы.
Вот едут верные друзья плечо в плечо, стремя в стремя, по сторонам поглядывают. Никого в степи не видно-ни богатыря, с кем бы силой помериться, ни зверя, чтоб поохотиться. Раскинулась под солнцем русская степь без конца, без края, и шороха в ней не слыхать, в небе птицы не видать. Вдруг видит Алёша - лежит на кургане камень, а на камне что-то написано.
Говорит Алёша Екиму Ивановичу:
- Ну-ка, Екимушка, прочитай, что на камне написано. Ты хорошо грамотный, а я грамоте не обучен и читать не могу. Соскочил Еким с коня, стал на камне надпись разбирать.
- Вот, Алёшенька, что на камне написано: правая дорога ведёт к Чернигову, левая дорога в Киев, к князю Владимиру, а прямо дорога - к синему морю, к тихим заводям.
- Куда же нам, Еким, путь держать?
- К синему морю ехать далеко, к Чернигову ехать незачем: там калачницы хорошие. Съешь один калач - другой захочется, съешь другой - на перину завалишься, не сыскать нам там богатырской славы. А поедем мы к князю Владимиру, может, он нас в свою дружину возьмёт.
- Ну, так завернём, Еким, на левый путь.
Завернули молодцы коней и поехали по дороге к Киеву. Доехали они до берега Сафат-реки, поставили белый шатёр. Алёша с коня соскочил, в шатёр вошёл, лёг на зелёную траву и заснул крепким сном. А Еким коней расседлал, напоил, прогулял, стреножил и в луга пустил, только тогда отдыхать пошёл. Утром-светом проснулся Алёша, росой умылся, белым полотенцем вытерся, стал кудри расчёсывать. А Еким вскочил, за конями сходил, попоил их, овсом покормил заседлал и своего и Алёшиного. Снова молодцы в путь пустились. Едут-едут, вдруг видят - среди степи идёт старичок. Нищий странник - калика перехожая. На нём лапти из семи шелков сплетённые, на нём шуба соболиная, шапка греческая, а в руках дубинка дорожная.
Увидал он молодцов, загородил им путь:
- Ой вы, молодцы удалые, вы не ездите за Сафат-реку. Стал там станам злой враг Тугарин, Змея сын. Вышиной он как высокий дуб, меж плечами косая сажень, между глаз можно стрелу положить. У него крылатый конь - как лютый зверь: из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит. Не езжайте туда, молодцы!
Екимушка на Алёшу поглядывает, а Алёша распалился, разгневался:
- Чтобы я да всякой нечисти дорогу уступил! Не могу я его взять силой, возьму хитростью. Братец мой, дорожный странничек, дай ты мне на время твоё платье, возьми мои богатырские доспехи, помоги мне с Тугарином справиться.
- Ладно, бери, да смотри, чтобы беды не было: он тебя в один глоток проглотить может.
- Ничего, как-нибудь справимся! Надел Алёша цветное платье и пошёл пешком к Сафат-реке. Идёт, на дубинку опирается, прихрамывает... Увидел его Тугарин Змеевич, закричал так, что дрогнула земля, согнулись высокие дубы, воды из реки выплеснулись, Алёша еле жив стоит, ноги у него подкашиваются.
- Гей, - кричит Тугарин, - гей, странничек, не видал ли ты Алёшу Поповича? Мне бы хотелось его найти, да копьём поколоть, да огнём пожечь.
А Алёша шляпу греческую на лицо натянул, закряхтел, застонал и отвечает стариковским голосом:
- Ох-ох-ох, не гневись на меня, Тугарин Змеевич! Я от старости оглох, ничего не слышу, что ты мне приказываешь. Подъезжай ко мне поближе, к убогому.
Подъехал Тугарин к Алёше, наклонился с седла, хотел ему в ухо гаркнуть, а Алеша ловок, увёртлив был, - как хватит его дубинкой между глаз, - так Тугарин без памяти на землю пал.
- Снял с него Алёша дорогое платье, самоцветами расшитое, не дешевое платье, ценой в сто тысяч, на себя надел. Самого Тугарина к седлу приторочил и поехал обратно к своим друзьям. А так Еким Иванович сам не свой, рвётся Алёше помочь, да нельзя в богатырское дело вмешиваться, Алёшиной славе мешать.
Вдруг видит Еким - скачет конь что лютый зверь, на нём в дорогом платье Тугарин сидит. Разгневался Еким, бросил наотмашь свою палицу в тридцать пудов прямо в грудь Алёше Поповичу. Свалился Алёша замертво. А Еким кинжал вытащил, бросился к упавшему, хочет добить Тугарина... И вдруг видит- перед ним Алёша лежит... Грянулся наземь Еким Иванович, горько расплакался:
- Убил я, убил своего брата названого, дорогого Алёшу Поповича!
Стали они с каликой Алёшу трясти, качать, влили ему в рот питья заморского, растирали травами лечебными. Открыл глаза Алёша, встал на ноги, на ногах стоит-шатается. Еким Иванович от радости сам не свой.
Снял он с Алёши платье Тугарина, одел его в богатырские доспехи, отдал калике его добро. Посадил Алёшу на коня, сам рядом пошёл: Алёшу поддерживает.
Только у самого Киева Алёша в силу вошёл. Подъехали они к Киеву в воскресенье, к обеденной поре. Заехали на княжеский двор, соскочили с коней, привязали их к дубовым столбам и вошли в горницу. Князь Владимир их ласково встречает.
- Здравствуйте, гости милые, вы откуда ко мне приехали? Как зовут вас по имени, величают по отчеству?
- Я из города Ростова, сын соборного попа Леонтия. А зовут меня Алёшей Поповичем. Ехали мы чистой степью, повстречали Тугарина Змеевича, он теперь у меня в тороках висит.
Обрадовался Владимир-князь:
- Ну и богатырь ты, Алёшенька! Куда хочешь за стол садись: хочешь-рядом со мной, хочешь-против меня, хочешь-рядом с княгинею.
Алёша Попович не раздумывал, сел он рядом с княгинею. А Еким Иванович у печки стал. Крикнул князь Владимир прислужников:
- Развяжите Тугарина Змеевича, принесите сюда в горницу! Только Алёша взялся за хлеб, за соль - растворились двери гостиницы, внесли двенадцать конюхов на золотой доске Тугарина, посадили рядом с князем Владимиром. Прибежали стольники, принесли жареных гусей, лебедей, принесли ковши мёду сладкого. А Тугарин неучтиво себя ведёт, невежливо. Ухватил лебёдушку и с костями съел, по ковриге целой за щеку запихивает. Сгрёб пироги сдобные да в рот побросал, за один дух десять ковшей мёду в глотку льет. Не успели гости кусочка взять, а уже на столе только косточки. Нахмурился Алёша Попович и говорит:
- У моего батюшки попа Леонтия была собака старая и жадная. Ухватила она большую кость да и подавилась. Я её за хвост схватил, под гору метнул - то же будет от меня Тугарину. Потемнел Тугарин, как осенняя ночь, выхватил острый кинжал и метнул его в Алёшу Поповича. Тут бы Алёше и конец пришёл, да вскочил Еким Иванович, на лету кинжал перехватил.
- Братец мой, Алёша Попович, сам изволишь в него нож бросать или мне позволишь?
- И сам не брошу, и тебе не позволю: неучтиво у князя в горнице ссору вести. А переведаюсь я с ним завтра в чистом поле, и не быть Тугарину живому завтра к вечеру.
Зашумели гости, заспорили, стали заклад держать, всё за Тугарина ставят-и корабли, и товары, и деньги. За Алёшу ставят только княгиня Апраксия да Еким Иванович. Встал Алёша из-за стола, поехал с Екимом в свой шатёр на Сафат-реке. Всю ночь Алёша не спит, на небо смотрит, подзывает тучу грозовую, чтоб смочила дождём Тугариновы крылья. Утром-светом прилетел Тугарин, над шатром вьётся, хочет сверху ударить. Да не зря Алёша не спал: налетела туча громовая, грозовая, пролилась дождём, смочила Тугаринову коню могучие крылья. Грянулся конь наземь, по земле поскакал. Алёша крепко в седле сидит, острой сабелькой помахивает. Заревел Тугарин так, что лист с деревьев посыпался:
- Тут тебе, Алёшка, конец: захочу - огнём спалю, захочу - конём потопчу, захочу - копьём заколю! Подъехал к нему Алёша поближе и говорит:
- Что же ты, Тугарин, обманываешь?! Бились мы с тобой об заклад, что один на один силой померяемся, а теперь за тобой стоит сила несметная!
Оглянулся Тугарин назад, хотел посмотреть, какая сила за ним стоит, а Алёше только того и надобно. Взмахнул острой саблей и отсек ему голову! Покатилась голова на землю, как пивной котёл, загудела земля-матушка! Соскочил Алёша, хотел взять голову, да не мог от земли на вершок поднять. Крикнул Алёша Попович зычным голосом:
- Эй вы, верные товарищи, помогите голову Тугарина с земли поднять!
Подъехал Еким Иванович с товарищами, помог Алёше Поповичу голову Тугарина на богатырского коня взвалить. Как приехали они к Киеву, заехали на княжеский двор, бросили среди двора чудище. Вышел князь Владимир с княгинею, приглашал Алешу за княжеский стол, говорил Алеше ласковые слова:
- Живи ты, Алёша, в Киеве, послужи мне, князю Владимиру. Я тебя, Алёша, пожалую.
Остался Алёша в Киеве дружинником. Так про молодого Алёшу старину поют, чтобы добрые люди слушали:
Наш Алёша роду поповского,
Он и храбр и умен, да нравом сварлив.
Он не так силён, как напуском смел.
У старика была дочь-красавица, жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на другой бабе, а та баба была злая ведьма. Невзлюбила она падчерицу, пристала к старику:
-Прогони ее из дому, чтоб я ее и в глаза не видела.
Старик взял да и выдал свою дочку замуж. Живет она с мужем да радуется, и родился у них мальчик.
А ведьма еще пуще злится, зависть ей покоя не дает; улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала в дремучий лес, а в падчерицыно платье нарядила свою родную дочь и подставила ее вместо стариковой дочери.
Так все хитро сделала, что ни муж, ни люди — никто обмана не заметил. Только старая мамка одна и смекнула, а сказать боится.
С того самого дня, как только ребенок проголодается, мамка понесет его к лесу и запоет:
-Арысь - поле! Дитя кричит, дитя кричит, пить-есть хочет.
Арысь - поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмет мальчика, накормит; после наденет опять шкурку и уйдет в лес.
«Куда это мамка с ребенком ходит?» — думает отец. Стал за нею присматривать и увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку, стала кормить малютку.
Отец подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.
-Ах, что-то дымом пахнет; никак, моя шкурка горит! — говорит Арысь-поле.
-Нет, — отвечает мамка, — это, верно, дровосеки лес подожгли.
Шкурка сгорела, Арысь - поле приняла прежний вид и рассказала все мужу.
Тотчас собрались люди, схватили ведьму и прогнали ее вместе с ее дочерью.
Жил - был старик да старуха; детей у них не было. Уж чего они ни делали, как ни молились богу, а старуха все не рожала. Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. "Я знаю, - говорит, - что у тебя на мыслях; ты все об детях думаешь. Поди - ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку; что будет, сам увидишь!" Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор; вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, - а из тех яичек народились мальчики; сорок крепких, здоровеньких, а один не удался - хил да слаб!
Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени. "Ну, - говорит, - будь же ты Заморышек!"
Растут у старика со старухою детки, растут не по дням, а по часам; выросли и стали работать, отцу с матерью помогать: сорок молодцев в поле возятся, а Заморышек дома управляется. Пришло время сенокосное; братья траву косили, стога ставили, поработали с неделю и вернулись на деревню; поели, что бог послал, и легли спать. Старик смотрит и говорит: "Молодо - зелено! Едят много, спят крепко, а дела, поди, ничего не сделали!" - "А ты прежде посмотри, батюшка!" - отзывается Заморышек. Старик снарядился и поехал в луга; глянул - сорок стогов сметано: "Ай да молодцы ребята! Сколько за одну неделю накосили и в стога сметали".
На другой день старик опять собрался в луга, захотелось на свое добро полюбоваться; приехал - а одного стога как не бывало! Воротился домой и говорит: "Ах, детки! Ведь один стог - то пропал". - "Ничего, батюшка! - отвечает Заморышек. - Мы этого вора поймаем; дай - ка мне сто рублев, а уж я дело сделаю". Взял у отца сто рублев и пошел к кузнецу: "Можешь ли сковать мне такую цепь, чтоб хватило с ног до головы обвить человека?" - "Отчего не сковать!" - "Смотри же, делай покрепче; коли цепь выдержит - сто рублев плачу, я коли лопнет - пропал твой труд!" Кузнец сковал железную цепь, Заморышек обвил ее вокруг себя, потянул - она и лопнула. Кузнец вдвое крепче сделал; ну, та годилась. Заморышек взял эту цепь, заплатил сто рублев и пошел сено караулить; сел под стог и дожидается.
Вот в самую полуночь поднялась погода, всколыхалось коре, и выходит из морской глубины чудная кобылица, подбежала к первому стогу и принялась пожирать сено. Заморышек подскочил, обротал ее железной цепью и сел верхом. Стала его кобылица мыкать, по долам, по горам носить; нет, не в силах седока сбить! Остановилась она и говорит ему: "Ну, добрый молодец, когда сумел ты усидеть на мне, то возьми - владей моими жеребятами". Подбежала кобылица к синю морю и громко заржала; тут сине море всколыхалося, и вышли на берег сорок один жеребец; конь коня лучше! Весь свет изойди, нигде таких не найдешь! Утром слышит старик на дворе ржанье, топот; что такое? а это его сынок Заморышек целый табун пригнал. "Здорово, - говорит, - братцы! Теперь у всех у нас по коню есть, поедемте невест себе искать". - "Поедем!" "Отец с матерью благословили их, и поехали братья в путь - дорогу далекую.
Долго они ездили по белому свету, да где столько невест найти? Порознь жениться не хочется, чтоб никому обидно не было; а какая мать похвалится, что у ней как раз сорок одна дочь народилась? Заехали молодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали - сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их баба - яга: "Ах вы, незваные - непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?" - "Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напой - накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай". Баба - яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать: "Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела лытаете?" - "Дела пытаем, бабушка!" - "Чего ж вам надобно?" - "Да невест ищем". - "У меня есть дочери", - говорит баба - яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу.
Тут они сосватались, начали пить, гулять, свадьбы справлять. Вечером пошел Заморышек на своего коня посмотреть. Увидел его добрый конь и промолвил человеческим голосом: "Смотри, хозяин! Как ляжете вы спать с молодыми женами, нарядите их в свои платья, а на себя наденьте женины; не то все пропадем!" Заморышек сказал это братьям; нарядили они молодых жен в свои платья, а сами оделись в женины и легли спать. Все заснули, только Заморышек глаз не смыкает. В самую полночь закричала баба - яга зычным голосом: "Эй вы, слуги мои верные! Рубите незваным гостям буйны головы". Прибежали слуги верные и отрубили буйны головы дочерям бабы - яги. Заморышек разбудил своих братьев и рассказал все, что было; взяли они отрубленные головы, воткнули на железные спицы кругом стены, потом оседлали коней и поехали наскоро.
Поутру встала баба - яга, глянула в окошечко - кругом стены торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине море, позади баба - яга - и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у бабы - яги платочек, махнул тем платочком перед собою - и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону - мост исчез, баба - яга воротилась назад, а братья домой поехали.
Жили-были муж с женой, и была у них дочка. Заболела жена и умерла. Погоревал-погоревал мужик да и женился на другой.
Невзлюбила злая баба девочку, била ее, ругала, только и думала, как бы совсем извести, погубить. Вот раз уехал отец куда-то, а мачеха и говорит девочке:
- Пойди к моей сестре, твоей тетке, попроси у нее иголку да нитку - тебе рубашку сшить.
А тетка эта была баба-яга, костяная нога. Не посмела девочка отказаться, пошла, да прежде зашла к своей родной тетке.
- Здравствуй, тетушка!
- Здравствуй, родимая! Зачем пришла?
- Послала меня мачеха к своей сестре попросить иголку и нитку - хочет мне рубашку сшить.
- Хорошо, племянница, что ты прежде ко мне зашла, - говорит тетка. - Вот тебе ленточка, масло, хлебец да мяса кусок. Будет там тебя березка в глаза стегать - ты ее ленточкой перевяжи; будут ворота скрипеть да хлопать, тебя удерживать - ты подлей им под пяточки маслица; будут тебя собаки рвать - ты им хлебца брось; будет тебе кот глаза драть - ты ему мясца дай.
Поблагодарила девочка свою тетку и пошла. Шла она, шла и пришла в лес. Стоит в лесу за высоким тыном избушка на курьих ножках, на бараньих рожках, а в избушке сидит баба-яга, костяная нога - холст ткет.
- Здравствуй, тетушка!
- Здравствуй, племянница! - говорит баба-яга. - Что тебе надобно?
- Меня мачеха послала попросить у тебя иголочку и ниточку - мне рубашку сшить.
- Хорошо, племяннушка, дам тебе иголочку да ниточку, а ты садись покуда поработай!
Вот девочка села у окна и стала ткать. А баба-яга вышла из избушки и говорит своей работнице:
- Я сейчас спать лягу, а ты ступай, истопи баню и вымой племянницу. Да смотри, хорошенько вымой: проснусь - съем ее!
Девочка услыхала эти слова - сидит ни жива, ни мертва. Как ушла баба-яга, она стала просить работницу:
- Родимая моя, ты не столько дрова в печи поджигай, сколько водой заливай, а воду решетом носи! - И ей подарила платочек.
Работница баню топит, а баба-яга проснулась, подошла к окошку и спрашивает:
- Ткешь ли ты племяннушка, ткешь ли, милая?
- Тку, тетушка, тку, милая!
Баба-яга опять спать легла, а девочка дала коту мясца и спрашивает:
- Котик-братик, научи, как мне убежать отсюда. Кот говорит:
- Вон на столе лежит полотенце да гребешок, возьми их и беги поскорее: не то баба-яга съест! Будет за тобой гнаться баба-яга - ты приложи ухо к земле. Как услышишь, что она близко, брось гребешок - вырастет густой дремучий лес. Пока она будет сквозь лес продираться, ты далеко убежишь. А опять услышишь погоню - брось полотенце: разольется широкая да глубокая река.
- Спасибо тебе, котик-братик! - говорит девочка. Поблагодарила она кота, взяла полотенце и гребешок и побежала.
Бросились на нее собаки, хотели ее рвать, кусать, - она им хлеба дала. Собаки ее и пропустили. Ворота заскрипели, хотели захлопнуться - а девочка подлила им под пяточки маслица. Они ее и пропустили.
Березка зашумела, хотела ей глаза выстегать, - девочка ее ленточкой перевязала. Березка ее и пропустила. Выбежала девочка и побежала что было мочи. Бежит и не оглядывается.
А кот тем временем сел у окна и принялся ткать. Не столько ткет, сколько путает!
Проснулась баба-яга и спрашивает:
- Ткешь ли, племяннушка, ткешь ли, милая?
А кот ей в ответ:
- Тку, тетка, тку, милая.
Бросилась баба-яга в избушку и видит - девочки нету, а кот сидит, ткет.
Принялась баба-яга бить да ругать кота:
- Ах ты, старый плут! Ах ты, злодей! Зачем выпустил девчонку? Почему глаза ей не выдрал? Почему лицо не поцарапал?..
А кот ей в ответ:
- Я тебе столько лет служу, ты мне косточки обглоданной не бросила, а она мне мясца дала!
Выбежала баба-яга из избушки, накинулась на собак:
- Почему девчонку не рвали, почему не кусали?.. Собаки ей говорят:
- Мы тебе столько лет служим, ты нам горелой корочки не бросила, а она нам хлебца дала! Побежала баба-яга к воротам:
- Почему не скрипели, почему не хлопали? Зачем девчонку со двора выпустили?..
Ворота говорят:
- Мы тебе столько лет служим, ты нам и водицы под пяточки не подлила, а она нам маслица не пожалела!
Подскочила баба-яга к березке:
- Почему девчонке глаза не выстегала?
Березка ей отвечает:
- Я тебе столько лет служу, ты меня ниточкой не перевязала, а она мне ленточку подарила!
Стала баба-яга ругать работницу:
- Что же ты, такая-сякая, меня не разбудила, не позвала? Почему ее выпустила?..
Работница говорит:
- Я тебе столько лет служу - никогда слова доброго от тебя не слыхала, а она платочек мне подарила, хорошо да ласково со мной разговаривала!
Покричала баба-яга, пошумела, потом села в ступу и помчалась в погоню. Пестом погоняет, помелом след заметает...
А девочка бежала-бежала, остановилась, приложила ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясется - баба-яга гонится, и уж совсем близко...
Достала девочка гребень и бросила через правое плечо. Вырос тут лес, дремучий да высокий: корни у деревьев на три сажени под землю уходят, вершины облака подпирают.
Примчалась баба-яга, стала грызть да ломать лес. Она грызет да ломает, а девочка дальше бежит. Много ли, мало ли времени прошло, приложила девочка ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясется - баба-яга гонится, и уж совсем близко.
Взяла девочка полотенце и бросила через правое плечо. В тот же миг разлилась река - широкая-преширокая, глубокая-преглубокая!
Подскочила баба-яга к реке, от злости зубами заскрипела - не может через реку перебраться. Воротилась она домой, собрала своих быков и погнала к реке:
- Пейте, мои быки! Выпейте всю реку до дна!
Стали быки пить, а вода в реке не убывает. Рассердилась баба-яга, легла на берег, сама стала воду пить. Пила, пила, пила, пила, до тех пила, пока не лопнула.
А девочка тем временем знай бежит да бежит. Вечером вернулся домой отец и спрашивает: у жены:
- А где же моя дочка?
Баба говорит:
- Она к тетушке пошла - иголочку да ниточку попросить, да вот задержалась что-то.
Забеспокоился отец, хотел было идти дочку искать, а дочка домой прибежала, запыхалась, отдышаться не может.
- Где ты была, дочка? - спрашивает отец.
- Ах, батюшка! - отвечает девочка. - Меня мачеха послала к своей сестре, а сестра ее - баба-яга, костяная нога. Она меня съесть хотела. Насилу я от нее убежала!
Как узнал все это отец, рассердился он на злую бабу и выгнал ее грязным помелом вон из дому. И стал он жить вдвоем с дочкой, дружно да хорошо.
Тут и сказке конец.
Поехал старик в поле пахать и выпахал клад денег, много золота - целый воз. Привез клад домой и спрятал его. А сам говорит жене:
- Старуха, никому не сказывай! - И начал он следить за старухой.
А старуха-то пошла к соседке и говорит:
- Соседка, старик клад нашел, только ты никому не сказывай.
Старик услыхал, что она про клад рассказывает, и велел ей напечь пирогов и блинов. Утром, как встал, позвал старуху, сели они в телегу и поехали в поле. И пироги с блинами старик захватил. А старуху посадил задом наперед. Раскидал он пироги по дороге. Старуха увидала и кричит:
- Старик, пирогов-то сколько! А он говорит:
- Собирай, старуха, это туча пирожная. Старуха собрала и поклала все в мешок. Поехали дальше. А старик и блины раскидал. Старуха кричит:
- Старик, а блинов-то сколько! А старик говорит:
- Это туча выпала, старуха, блинная, собирай. Старуха и блины собрала. Поехали они лесом.
- Погоди, старуха, - говорит старик. - Я пойду погляжу: сеть тут у меня стоит.
Пошел и принес рыбу. До речки доехали. Старик пошел и принес оттуда капкан с зайцем.
День проработали. Вечером с поля поехали. Старик повез старуху мимо барского дома. А у барина бал был. Старик и говорит:
- Вот как орут; видно, барина черти дерут.
Через несколько дней разнеслась молва и дошла до барина: старик деньги нашел. Захотел барин этот клад отобрать. Призывает он старика и спрашивает:
- Ты, старик, клад нашел?
- Какой, - говорит старик, - клад? Я никакого клада не знаю.
- Как не знаешь? Твоя старуха говорит, что нашел. Призвали старуху.
Стали ее спрашивать:
- Ведь правда, бабушка? Старик говорит:
- Нет, я никакого клада не знаю. А старуха заверяет старика:
- Как не нашел? Нашел ведь, старый. Помнишь, старик, когда мы с тобой поехали в поле, пирожная-то туча выпала?
- Не знаю, - говорит старик.
- Как не знаешь? - уверяет старуха. - А блинная-то туча выпала? Забыл, старый? Старик все отказывается.
- А помнишь, - говорит она, - когда мы рыбу-то поймали в лесу, а капканом-то зайца в речке поймали
- Не знаю, - твердит старик. Старуха рассердилась:
- Как - не знаю? Помнишь, мы ехали мимо баринова двора, когда барина-то черти драли?
Рассердился тут барин и говорит:
- Выгнать ее в шею!
Так у старика деньги и остались.
Жили-были муж с женой. Жена была страсть какая болтливая: утаить ничего не могла. Чего только ни услышит, в ту же минуту деревня знает.
Пошел мужик в лес. Стал волчью яму рыть и нашел клад. Сам думает: Ну как теперь быть? Как только жена про богатство дознается - сразу пойдет по всей округе трезвон, дойдет слух до нашего помещика, и прощайся с деньгами: все отберет.
Думал, думал и придумал. Клад закопал, место приметил и пошел домой. Дошел до реки, осмотрел сеть, а в сети бьется щука. Щуку вынул и дальше пошел.
Осмотрел по дороге капкан, что был на зайца ставлен, а в капкан заяц попал.
Мужик зайца вынул, в капкан щуку сунул. А зайца отнес да в сеть запутал.
Пришел вечером домой.
- Ну, Татьяна, топи печь да напеки блинов побольше.
- А чего так? Зачем на ночь глядя печь топить, кто вечером блины печет? Вот еще выдумал!
- Не спорь, делай, что сказано. Знаешь, я клад нашел, надо ночью деньги домой перенести.
Жена рада - радехонька. Живо печь затопила, стала блины печь.
- Ешь, муженек, покуда горячие. Мужик блин съест, а два да три в котомку; блин съест, а два да три в котомку - незаметно от жены. Жена не управляется печь.
- Что сегодня так разъелся, блинов не напасешься!
- Так ведь путь не близкий, да и денег много, надо поплотнее поужинать.
Набил мужик котомку блинами и говорит:
- Ну, я сыт, ешь сама, да пойдем, надо торопиться. Идут они ночной порой, мужик опередил жену и стал из котомки блины доставать да на сучья вешать. Жена заметила на деревьях блины.
- Ой, гляди-ка, гляди, на сучьях-то ведь блины!
- А что удивительного? Разве ты не видала, как блинная туча прошла впереди нас?
- Нет, не видала, я все под ноги глядела, как бы за коренья не запнуться.
- Зайдем-ка, - мужик зовет, - тут у меня ловушка на зайца поставлена.
Подошли к капкану, мужик вынул щуку.
- Ой, муженек, как это рыбина-то в заячью ловушку попала?
- А ты что, не знаешь, есть такие щуки: и по суше ходят.
- А я и не знала. Коли бы своими глазами не увидела, никому бы не поверила.
Пришли к реке. Жена говорит:
- Где-то тут твоя сеть поставлена, давай поглядим. Вытащили сеть, а в ней заяц. Жена руками всплеснула:
- Ой, батюшки! Чего это сегодня творится? В ячеях-то ведь заяц!
- Ну, чего квохчешь, будто век не видала водяных зайцев, - мужик говорит.
- То-то и есть, что не видала.
В ту пору дошли до места. Мужик выкопал котел, нагреб денег по ноше, и отправились домой.
Дорога пролегала возле барской усадьбы. Только они поравнялись с усадьбой, как слышат: Ме-ге-ге... че-ге-гее... - овцы блеют.
- Ой, как страшно! Кто это? - шепчет баба. А мужик ей:
- Бежим скорее, это нашего барина черти давят. Как бы они нас не заметили!
Прибежали домой, насилу отдышались. Спрятал мужик деньги, стали спать ложиться.
- Смотри, Татьяна, никому не сказывай про клад, а то худо будет.
- Ой, что ты, да разве я скажу? На другой день встали поздно. Затопила баба печь, подхватила ведра, пошла по воду.
У колодца соседки спрашивают:
- Чего сегодня так поздно у тебя печь затопилась?
- Ой, не говорите, ночью долго проходила, вот и проспала.
- Да куда ты ночью ходила?
- Муженек-то ведь клад нашел, ночью мы за деньгами и ходили.
В тот же день по всей деревне только и разговору:
Татьяна с мужем клад нашли, две котомки деньжищ принесли .
К вечеру дошла весть до барина. Приказал он мужику прийти.
- Как ты смел от меня утаить, что клад нашел?
- Знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком кладе, - отвечает мужик.
- Не запирайся, - барин кричит, - твоя же баба и рассказала про клад. Мне все известно!
- Так ведь у моей бабы не все дома! Она такого наскажет, чего и век не бывало.
- А вот увидим!
И велел позвать Татьяну.
- Нашел твой муж клад?
- Нашел, нашел!
- Ходили с ним за деньгами ночью?
- Ходили, ходили сей ночью, батюшка барин!
- Вот, видишь, а ты говорил, знать ничего не знаешь про клад. Рассказывай, баба, все, как дело было
- Сперва шли все лесом, а на сучьях-то кругом блины.
- Какие такие блины в лесу?
- Да из блинной-то тучи! Потом оглядели заячью ловушку, а там щука. Щуку вынули и дальше пошли. Дойди до реки, вытащили сеть, а в ячеях-то заяц. Ну и зайца вынули. Недалеко от реки муж клад выкопал. Нагребли денег по котомке и обратно пошли. И как раз в ту пору мимо усадьбы проходили, как твою милость черти-то драли.
Тут барин не стерпел, ногами затопал:
- Вон отсюда, глупая баба!
- Ну вот, - мужик говорит, - видите, что моей бабе верить ни в чем нельзя, я вот так век живу, мучаюсь.
- Верю, верю тебе, ступай домой, - махнул рукой барин.
Пошел мужик домой, стал жить, поживать и до сих пор живет да над барином посмеивается.
В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
- Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью.
Затем мать поцеловала дочку и померла.
После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, - стало быть, и хозяйка, и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили ее всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было!
Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая:
- На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?
Куколка покушает, да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.
Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает:
- Не выдам меньшой прежде старших! А проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе. Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время ' по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга; никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги.
Пришла осень. Мачеха раздала всем трем девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила только одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке; одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.
- Что теперь нам делать? - говорили девушки. - Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к бабе-яге!
- Мне от булавок светло! - сказала та, что плела кружево. - Я не пойду.
- И я не пойду, - сказала та, что вязала чулок. - Мне от спиц светло!
- Тебе за огнем идти, - закричали обе. - Ступай к бабе-яге! И вытолкали Василису из горницы.
Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:
- На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к бабе-яге; баба-яга съест меня!
Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки.
- Не бойся, Василисушка! - сказала она. - Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у бабы-яги.
Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.
Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо ее всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, - на дворе стало рассветать.
Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, - стало всходить солнце.
Василиса прошла всю-ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами; вместо дверей у ворот - ноги человечьи, вместо запоров - руки, вместо замка - рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, - настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как среди дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная, куда бежать, оставалась на месте.
Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга - в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:
- Фу, фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?
Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:
- Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе.
- Хорошо, - сказала баба-яга, - знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем! Потом обратилась к воротам и вскрикнула:
- Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь!
Ворота отворились, а баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось.
Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе:
- Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу. Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала яга-баба спать ложиться и говорит:
- Когда завтра я уеду, ты смотри - двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то - съем тебя!
После такого наказу баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила:
- На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжелую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне!
Кукла ответила:
- Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро мудреней вечера!
Ранешенько проснулась Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник - и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула - перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник - взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки.
- Ах ты, избавительница моя! - сказала Василиса куколке. - Ты от беды меня спасла.
- Тебе осталось только обед состряпать, - отвечала куколка, влезая в карман Василисы. - Состряпай с богом, да и отдыхай на здоровье!
К вечеру Василиса собрала на стол и ждет бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всадник - и совсем стемнело; только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья - едет баба-яга. Василиса встретила ее.
- Все ли сделано? - спрашивает яга.
- Изволь посмотреть сама, бабушка! - молвила Василиса.
Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала:
- Ну, хорошо! Потом крикнула'
- Верные мои слуги, сердечные други, смолите мою пшеницу!
Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе:
- Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!
Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:
- Молись богу да ложись спать: утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!
Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула:
- Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло! Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.
- Что ж ты ничего не говоришь со мною? - сказала баба-яга. - Стоишь как немая?
- Не смела, - отвечала Василиса, - а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.
- Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состаришься!
- Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?
- Это день мой ясный, - отвечала баба-яга.
- Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?
- Это мое солнышко красное! - отвечала баба-яга.
- А что значит черный всадник, который 'обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?
- Это ночь моя темная - всё мои слуги верные! Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала.
- Что ж ты еще не спрашиваешь? - молвила баба-яга.
- Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь - состаришься.
- Хорошо, - сказала баба-яга, - что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?
- Мне помогает благословение моей матери, - отвечала Василиса.
- Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных.
Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала:
- Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали.
Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и наконец к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп: "Верно, дома, - думает себе, - уж больше в огне не нуждаются". Но вдруг послышался глухой голос из черепа:
- Не бросай меня, неси к мачехе!
Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей - тот погасал, как только входили с ним в горницу.
- Авось твой огонь будет держаться! - сказала мачеха. Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся - глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:
- Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду.
Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит:
- Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я все тебе смастерю.
Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе:
- Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе. Старуха взглянула на товар и ахнула:
- Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.
Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил:
- Что тебе, старушка, надобно?
- Ваше царское величество, - отвечает старуха, - я принесла диковинный товар; никому, окроме тебя, показать не хочу.
Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно - вздивовался.
- Что хочешь за него? - спросил царь.
- Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла.
Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.
Стали царю из того полотна сорочки шить; вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал:
- Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить.
- Не я, государь, пряла и соткала полотно, - сказала старуха, - это работа приемыша моего - девушки.
- Ну так пусть и сошьет она!
Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе.
- Я знала, - говорит ей Василиса, - что эта работа моих рук не минует.
Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладываючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит:
- Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук.
Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти.
- Нет, - говорит он, - красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою.
Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в карман
Одному доброму старичку досталась молодая жена — плутоватая баба. Он ей слово, она ему в ответ:
— Нет тебе, старый лежебок, ни пить, ни есть, ни белой рубахи надеть!
А не стерпишь — слово вымолвишь: заругается! Вот и придумал он жену выучить. Сходил в лес, принес вязанку дров и сказывает:
— Диво дивное на свете деется: в лесу старый дуб все мне, что было, сказал и, что будет — угадал!
— Ох, и я побегу! Ведь ты знаешь, старик: у нас куры мрут, у нас скот не стоит... Пойду, авось скажет что.
— Ну, иди скорей, пока дуб говорит; а когда замолчит, слова не допросишься.
Пока жена собиралась, старик зашел вперед, влез в дубовое дупло и поджидает ее.
Пришла баба, перед дубом повалилася, замолилася, завыла:
— Дуб дубовистый, дедушка речистый, как мне быть? Не хочу старого любить, хочу мужа ослепить; научи, чем полечить?
А дуб в ответ:
— Незачем лечить, зелья попусту губить, начни масленей кормить. Сжарь курочку под сметанкою, не скупись: пусть он ест — сама за стол не садись. Свари кашу молочную, да больше маслом полей: пускай ест — не жалей! Напеки блинцов; попроси, поклонись, чтоб их в масло макал да побольше съедал — и сделается твой старик слепее кур слепых.
Пришла жена домой, муж на печке кряхтит.
— Эх ты, старенький мой, ай опять что болит, ай опять захирел? Хочешь: курочку убью, аль блинцов напеку, кашку маслом полью? Хочешь, что ль?
— Съел бы, а где взять?
— Не твоя печаль! Хоть ты и журишь меня, а все тебя жалко!.. На, старинушка, ешь, кушай, пей — не жалей!
— Садись и ты со мною.
— Э, нет, зачем? Мне б только тебя напитать! Сама я там-сям перекушу — и сыта. Ешь, голубчик, помасленей ешь!
— Ох, постой, жена! Дай водицы хлебнуть.
— Да вода на столе.
— Где на столе? Я не вижу.
— Перед тобою стоит!
— Да где же? что-то в глазах темно стало.
— Ну, полезай на печку.
— Укажи-ка, где печь? Я и печь не найду.
— Вот она, полезай скорее.
Старик сбирается головой в печь лезть.
— Да что с тобой? Ослеп, что ли?
— Ох, согрешил я, жена! Сладко съел, вот божий день и потемнел для меня. Ох-хо!
— Экое горе! Ну, лежи пока; я пойду, кое-что принесу.
Побежала, полетела, собрала гостей, и пошел пир горой. Старик всех гостей взашею прогнал, и жене досталось.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у него был сын Иван-царевич - и красивый, и умный, и славный; об нем песни пели, об нем сказки сказывали, он красным девушкам во сне снился. Пришло ему желанье поглядеть на белый свет; берет он у царя-отца благословенье и позволенье и едет на все четыре стороны, людей посмотреть, себя показать.
Долго ездил, много видел добра и худа и всякой всячины; наконец подъехал к палатам высоким, каменным. Видит: на крылечке сидят три сестрицы-красавицы и между собой разговаривают. Старшая говорит:
- Если б на мне женился Иван-царевич, я б ему напряла на рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут.
Иван-царевич стал прислушиваться.
- А если б меня взял, - сказала средняя, - я б выткала ему кафтан из серебра, из золота, и сиял бы он как Жар-птица.
- А я ни прясть, ни ткать не умею, - говорила меньшая, - а если бы он меня полюбил, я бы родила ему сынов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, а на затылке месяц, по бокам звезды.
Иван-царевич все слышал, все запомнил - вернулся к отцу и стал просить позволенья жениться. Отец согласился. Женился Иван-царевич на меньшей сестре и стал с нею жить-поживать душа в душу; а старшие сестры стали сердиться да завидовать меньшей сестре, начали ей зло творить. Подкупили они нянюшек, мамушек и, когда у Ивана-царевича родился сын - а он ждал, что ему поднесут дитя с солнцем во лбу, с месяцем на затылке, с звездами по бокам, - подали ему просто-напросто котенка. Сильно Иван-царевич огорчился, долго сердился, наконец стал ожидать другого сына.
Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, они опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка.
Иван-царевич заболел с горя-печали: очень ему хотелось поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего.
В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван-царевич не стерпел, отказался от жены, приказал ее судить.
Собралися, съехались люди старшие - нет числа! Судят-рядят, придумывают-пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову.
- Нет, - сказал главный судья, - слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить в море; виновата - потонет, права - выплывет.
Выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море.
А Иван-царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала подальше от царя в отцовском саду в беседке.
Там мальчики росли-подрастали, родимой матушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит:
- Сударыня матушка! Когда б, по моему прошенью, мы пристали к берегу!
Бочка остановилась.
- Сударыня матушка, когда б, по моему прошенью, наша бочка лопнула!
Только он молвил, бочка развалилась надвое, и они с матерью вышли на берег.
- Сударыня матушка! Какое веселое, славное место; жаль, что ты не видишь ни солнца, ни неба, ни травки-муравки. По моему прошенью, когда б здесь явилась банька!
Ту ж минуту как из земли выросла баня: двери сами растворились, печи затопились, и вода закипела. Вошли они, взял он венчик и стал теплою водою промывать больные глаза матери.
- По моему прошенью, когда б матушка проглянула!
- Сынок! Я "вижу, вижу, глаза открылись!
- По моему прошенью, когда б, сударыня матушка, твоего батюшки дворец да к нам перешел и с садом и с твоими детками.
Откуда ни взялся дворец, перед дворцом раскинулся сад, в саду на веточках птички поют, посреди беседка стоит, а в беседке три братца живут. Мальчик-подкидышек побежал к ним. Вошел, видит - накрыт стол, на столе три прибора. Возвратился он поскорее домой и говорит:
- Дорогая сударыня матушка! Испеки ты мне три лепешечки на своем молоке.
Мать послушала. Понес он три лепешечки, разложил на три тарелочки, а сам спрятался в уголок и ожидает: кто придет?
Вдруг комната осветилась - вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, отведали лепешек и узнали родимой матери молоко.
- Кто нам принес эти лепешечки? Если б он показался и рассказал нам об нашей матушке, мы б его зацеловали, замиловали и в братья к себе приняли. Мальчик вышел и повел их к матери. Тут они обнимались, целовались и плакали. Хорошо им стало жить, было чем и добрых людей угостить. Один раз шли мимо нищие старцы; их зазвали, накормили, напоили и с хлебом-солью отпустили. Случилось, те же старцы проходили мимо дворца Ивана-царевича; он стоял на крыльце и начал их спрашивать:
- Нищие старцы! Где вы были-побывали, что видали-повидали?
- А мы там были-побывали, то видали-повидали: где прежде был мох да болото, пень да колода, там теперь дворец - ни в сказке сказать, ни пером написать, там сад - во всем царстве не сыскать, там люди - в белом свете не видать! Там мы были-побывали, три родных братца нас угощали: во лбу у них солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, и живет с ними и любуется на них мать-царевна прекрасная. Выслушал Иван-царевич и задумался... кольнуло его в грудь, забилося сердце; снял он свой верный меч, взял меткую стрелу, оседлал ретивого коня и, не сказав жене "Прощай!", полетел во дворец - что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Очутился там, глянул на детей, глянул на жену - узнал, и душа его просветлела!
В это время я там была, мед пила, все видела, всем было весело, горько только одной старшей сестре.
В старые-стародавние времена царь Горох воевал с грибами.
Гриб боровик, над грибами полковник, под дубочком сидючи, на все грибы глядючи, стал приказывать:
- Приходите вы, белянки, ко мне на войну!
Отказалися белянки:
- Мы - столбовые дворянки! Не пойдем на войну!
- Приходите вы, рыжики, ко мне на войну! Отказались рыжики:
- Мы - богаты мужики! Не пойдем на войну!
- Приходите вы, волнушки, ко мне на войну! Отказалися волнушки.
- Мы, волнушки, - старушки! Не пойдем на войну!
- Приходите вы, опенки, ко мне на войну! Отказалися опенки:
- У нас ноги очень тонки! Не пойдем на войну!
- Приходите, грузди, ко мне на войну!
- Мы, грузди, - ребятушки дружны! Пойдем на войну!
Жили-были муж с женой. Когда они были молодые, жили хорошо, дружно, никогда не ссорились. Но вот пришла старость, и стали они чаще и чаще спорить друг с другом. Старик скажет старухе слово, а она ему - два, он ей - два, а она ему - пять, он - пять, а она - десять. И такая ссора между ними начинается, что хоть из избы убегай.
А разбираться начнут - никто не виноват.
- Что это мы с тобой, старуха, а? - скажет старик.
- Да это ты, старый, ты все!
- Я? А не ты ли? Со своим длинным языком?
- Не я, а ты!
- Ты, а не я!
И снова ссора начинается.
Вот стала старуха думать, что делать? Как быть? Как жить со стариком дальше? Пошла она к соседке и рассказала ей про свою беду. Соседка ей говорит:
- Я могу помочь твоему горю. Есть у меня волшебная водица. Как старик начнет кричать, ты возьми в рот немного этой водицы. Но, смотри, не проглоти ее, а держи во рту, пока он не успокоится... И все будет хорошо.
И дала она старухе воды в бутылочке. Старуха поблагодарила и пошла домой.
Только она вошла в дом, а старик сразу начал кричать:
- Где ты была? Что делала? Давно уже пора самовар ставить, чай пить, а тебя нет!
Хотела старуха ответить ему, но вспомнила про совет, взяла в рот воды из бутылочки и не проглотила ее, а стала во рту держать.
А старик видит, что старуха не отвечает, и сам замолчал.
Обрадовалась старуха: "Видно, эта водица-то и действительно волшебная!"
Спрятала она бутылочку с волшебной водицей и самовар стала ставить.
- Что это ты там гремишь? - закричал старик. - Самовар поставить не умеешь!
А старуха хотела ему ответить, да вспомнила совет соседки и опять взяла в рот водицу.
Видит старик, что старуха ни словечка ему не отвечает, удивился и... замолчал.
И с тех пор перестали они ссориться и стали жить, как в молодые годы. А все потому, что как только старик начнет кричать, старуха сейчас - за волшебную водицу.
Как слышал сказку, так и рассказываю.
В стародавние годы жили да были муж с женой. И росла у них дочка пригожая. Всем девица взяла: и ростом, и дородством, и угожеством.
Глядя на нее, люди радовались: со всеми девушка приветливая, ласковая, обходительная. Всем торопилась помочь чем могла.
Но вот пристигло несчастье, пришла беда. Умерла у девушки мать.
Много ли, мало времени прошло - женился отец на вдовице. А вдовица свою дочь в дом привела. И стало в семье четверо.
Сиротой жить нерадостно, а при мачехе стало и того хуже.
Родную дочь она нежила, тешила, а падчерицу невзлюбила с первого дня.
С петухами сирота вставала, слезами умывалась, до полуночи по хозяйству управлялась. И пряла, и ткала, и по воду ходила, и дрова носила, и коров доила.
А злая баба только покрикивала:
- Неумелица ты, негодница! Хлебоежа на мою голову досталась!
Вот открыл как-то раз отец сундук, что от первой жены остался. А в сундуке и душегрея, мехом отороченная, и кокошник, жемчугами унизанный, и полусапожки сафьяновые, и перстенек золотой с камушком дорогим, и одёжа разная.
- Поделим поровну, и будет у наших дочерей приданое, - сказал отец.
А завистливая мачеха со своей дочерью затаили черную думу.
- Экое богатство делить на две доли, - мачеха шептала дочери. - Да с таким-то приданым мы и купеческого сына найдем. Не за мужика выйдешь, за лапотника. Только не оплошай!
Прошло сколько-то времени после того разговора, собрались девушки по ягоды идти. А отец шутейно им и говорит:
- Ну вот, кто из вас больше ягод принесет, той при дележке приданого чуть побольше достанется.
Ходят девушки по лесу, аукаются, берут ягоды. А как завечерело, сошлись они на полянке. Глянула мачехина дочь - батюшки светы! - у стариковой дочери корзинка полным-полна, а у нее всего ничего, лишь на донышке! Тут и припомнились материны речи: не делить приданого на две доли...
И как проходили через болото, выхватила мачехина дочь у сводной сестры корзину с ягодами и столкнула ее с перекладин-жердочек в бездонную топь.
- Тону я, погибаю, сестрица милая, - взмолилась девица, - помоги мне!
- Стану я тебе помогать! Тони, из этой топи не выкарабкаешься. А все приданое мне одной достанется! - крикнула мачехина дочь.
Перебралась через болото и бегом побежала домой. Дорогой пересыпала в свой кузов ягоды - чистые, крупные, одна к одной, а корзинку сводной сестры закопала в мох.
- Умница, моя разумница! - встретила ее мать. - Посмотри, старик, сколько ягод моя дочка набрала!
- А чего не вместе пришли? - спросил отец.
- Разошлись мы с ней, - ответила мачехина дочь, - аукалась я, аукалась, да никто мне не откликнулся; думаю, раньше меня набрала корзинку и ушла домой.
- Ну где ей, доченька, раньше тебя управиться. Уснула где-нибудь, вот и не услышала тебя! - засмеялась баба.
Вечер прошел, и ночь прошла.
Поутру старик рано встал.
- Надо идти искать, - говорит, - видно, беда стряслась.
Собрал соседей. Пошли они в лес. И бабина дочь с ними.
- Вот здесь, - рассказывает, - мы разошлись и больше не виделись.
Ходили-ходили день с утра до вечера, да так ни с чем и воротились.
Лето уже на исходе. Идет-бредет по тем тропам старичок странник. Ступил на жердочки-перекладины, а на топлом месте растет травяная дудка. Срезал ту дудку старик, приложил к губам и только подул в нее, как слышит: заиграла, запела дудка, жалобно запричитала:
- Поиграй, поиграй, дедушка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!
И вот пришел старик странник поздно вечером в ту деревню, попросился в крайнюю избу ночевать, как раз в тот дом, где сирота-девица потерялась.
После ужина заговорил старик странник:
- Неподалеку от вашей деревни срезал я дудочку. Такая забавная: сама поет-выговаривает. Возьми-ка, хозяин, подуй в эту дудочку!
Чуть только подул хозяин в дудочку, как заговорила запела она:
- Поиграй, поиграй, дедушка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!
С лица старик сменился. Протянул дудочку падчерице:
- Ну-ка ты поиграй!
Только поднесла она дудочку к губам, как заиграла, запела дудочка:
- Поиграй, поиграй, сестрица сводная,
Поиграй, поиграй, лиходейка,
Поиграй, поиграй, душегубка!
Ты меня убила,
В гнилом болоте утопила,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
Жизни лишила!
Кинулся отец за понятыми. Девку-лиходейку, а заодно и мать, злую бабу, связали, приставили караул.
А отец с понятыми да со стариком странником на болото побежали. Поискали, поискали и в скором времени вытащили девушку. Обмыли ее, обрядили. Тут она открыла глаза, промолвила:
- Ой, как долго мне спалось да много во сне виделось! Не держи, родимый батюшка, ни бабы-лиходейки, ни дочери-злодейки. Не будет от них житья ни тебе, ни мне.
Простил отец на радости злую бабу и падчерицу-злодейку, прогнал их со двора:
- Ступайте, откуда пришли!
Жили-были старик да старуха. Не было у них детей.
Старуха и говорит:
- Старик, вылепи из глины паренька, будто и сыч будет.
Старик вылепил из глины паренька. Положили его на печку сушить. Высох парень и стал просить есть:
- Дай, бабка, молока кадушечку да хлеба мякушечку.
Принесла ему старуха это, а он съел все и опять просит:
- Есть хочу! Есть хочу!
И съел он у старика со старухой весь хлеб, выпил все молоко и опять кричит:
- Есть хочу! Есть хочу!
Нечего ему больше дать. Глиняный парень соскочил с печки и съел бабку с прялкой, дедку с клюшкой - и пошел на улицу.
Идет навстречу бык. Глиняный парень говорит ему:
- Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой - и тебя, бык, съем!
Да и съел быка.
Идет дальше. Навстречу дроворубы с топорами.
Глиняный парень и говорит:
- Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами - и вас всех съем!
И съел дроворубов с топорами.
Идет дальше. Навстречу ему мужики с косами да бабы с граблями.
Глиняный парень им говорит:
- Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами - и вас всех съем!
Съел мужиков с косами да баб с граблями и дальше пошел.
Встретил Глиняный парень козла и говорит:
- Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами, мужиков с косами, баб с граблями - и тебя, козел, съем!
А козел ему говорит:
- Да ты не трудись, стань под горку, а я стану на горку, разбегусь да тебе в рот и прыгну.
Стал Глиняный парень под горку, а козел разбежался с горы да рогами в брюхо как ударил! Тут и рассыпался Глиняный парень.
И вышли из брюха бабка с прялкой, дедка с клюшкой, бык с рогами, дроворубы с топорами, мужики с косами да бабы с граблями.
Всех козел избавил.
Жила-была барыня, глупая-преглупая. Что ни забьет себе в голову — умри, а исполни.
Вот задумала барыня вывести сорок цыплят, и чтобы все были черненькие. Горничная говорит: — Да разве это, барыня, возможно?
— Хоть и невозможно, а хочется,— отвечает барыня. Зовет она своего кучера и приказывает:
— Садись в лукошко, выводи сорок цыплят, да чтобы были они все черненькие.
— Помилуй, барыня! — говорит кучер.— Где же это видано — человека наседкой сажать?
Барыня и слушать не хочет.
— Тебе,— говорит,— привычно на козлах сидеть, посидишь и в лукошке.
«Вот проклятые господа!- думает кучер. -- Всю шею нам объели, хоть бы все околели!»
— Что ж,— говорит,— воля ваша. Только дай мне, барыня, то, что я попрошу. А нужно мне чаю, сахару, харчей побольше, тулуп, валенки и шапку.
Барыня на все согласна.
Отвели кучера в баню. Дали ему все, что просил. Посадил он наседкой курицу. Стали к нему друзья ходить, он их — чаем поить. Сидит с ними, чаек попивает, барыню дурой обзывает.
Ни мало ни много времени прошло, вывела наседка цыплят, из них три черненьких.
Берет кучер черненьких пискунов в лукошко, идет к барскому окошку:
— Вот, барыня, трех уже высидел. Получай да харчей прибавляй. Сама видишь: тяжело мне их высиживать.
Барыня обрадовалась, харчей прибавила, кучера досиживать заставила.
Каждый день слуг шлет узнать, сколько еще черненьких наклюнулось. Видит кучер: дело плохо. Говорит своим друзьям:
— Вы, ребята, зажигайте баню да меня держите. Буду я рваться, в огонь кидаться, а вы не пускайте.
Ладно, так и сделали. Баню подожгли. И барыне доложили: загорелась, мол, баня по неизвестной причине.
Вышла барыня на крыльцо и видит: горит баня, пылает, а кучер убивается, в огонь кидается. Слуги его держат, не пускают, а он одно:
— Клу-клу!.. Клу-клу!.. Клу-клу!.. Слуги говорят:
— Ой, барыня, смотри, как он сокрушается, как его материнское сердце разрывается!
А барыня кричит:
— Держите его, покрепче держите! Цыплят теперь не спасешь, так его бы удержать — очень хороша наседка!
Не успели пожар потушить, приказывает барыня кучеру опять цыплят выводить.
А он, не будь глуп, взял валенки да тулуп — только его и видели.
Раз один жених свататься пошел. Он очень нескладно говорил. Вот сват ему и дает совет:
— Ты, брат, с невестой-то как покруглее говори.
Ну, он пришел в дом к невесте. Помолчал, помолчал, а как наелся, напился, развеселился, так невесте и говорит:
— Колесо.
Да помолчит, помолчит и опять:
— Колесо.
Ведь круглое колесо-то, а ему «покруглее» говорить велели, вон он круглое и выбрал.
Невеста увидала, что жених глуп, и не пошла за него.
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
- Ну, мужик, я свое дело сделала - кашу сварила, а горшок тебе мыть!
- Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
- А и не подумаю!
- И я не стану.
- А не станешь - пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
Стоит горшок немытый.
- Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
- Сказано - твое дело, ты и мой!
- Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
- Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся - не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
- Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли по-здорову?
- Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем - не встретим ли...
И обратно идут - нет Маланьи.
- Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! - и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
- Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
- Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?
Молчит баба.
- Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
- Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты - и не ворохнется.
- Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
- Пойти сказать бабам! Побежала по деревне:
- Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом - одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них: - Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
- Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
- Вот, батюшка, лежат оба - не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил - да к печке:
- Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп - к лавке:
- Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили - да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
- Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
- Да вот, - говорят, - бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут - одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит:
- Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
- Да какое же тебе жалованье положить? - спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. - Да вот, - говорит поп, - возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
- Это что же такое? - говорит. - Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
- Ну вот, баба, ты перво слово молвила - тебе и горшок мыть.
Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький.
- Дочка, дочка! - говорила мать. - Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.
Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.
Пришла девочка, глядь - братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда - нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, - братец не откликнулся!
Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом.
Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала, стоит печка.
- Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?
- Съешь моего ржаного пирожка, - скажу.
- О, у моего батюшки пшеничные не едятся!
Печь не сказала.
Побежала дальше, стоит яблонь.
- Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?
- Съешь моего лесного яблока, - скажу.
- О, у моего батюшки и садовые не едятся!
Побежала дальше, стоит молочная речка, Кисельные берега.
- Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?
- Съешь моего простого киселика с молоком, - скажу.
- О, у моего батюшки и сливочки не едятся!
И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает:
- Ежик, ежик, не видал ли, куда гуси полетели?
- Вон туда-то! - указал.
Побежала - стоит избушка на курьих ножках, стоит-поворачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега.
- Речка-матушка, спрячь меня!
- Съешь моего киселика!
Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: "Спасибо!" - и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь.
- Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!
- Съешь мое лесное яблочко!
Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели - да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди - из рук вырвут! К счастью, на дороге печка.
- Сударыня печка, спрячь меня!
- Съешь моего ржаного пирожка!
Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели.
А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли.
Жили-были мужик да баба. А у бабы была падчерица. Она пряла у колодца да и уронила веретёшко в воду. Домой идет, плачет. А мачеха и говорит:
— Чего плачешь?
— А я веретешко в воду уронила!
Ну, та ее и давай ругать, кричала, кричала и говорит:
— Ступай за веретешком, назад не возвращайся!
Девушка пошла да и бросилась в колодец. И попала на луг. Идет, идет, навстречу ей овцы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе овечку с баранчиком.
Она подпахала под ними, убрала, они и говорят:
— Домой пойдешь — мы тебе отдадим.
Она поклонилась и пошла. Идет дальше — навстречу коровы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе корову с нe телью.
Она подпахала под ними, подмахала, они и говорят:
— Спасибо, девушка, обратно пойдешь — долг не забудем.
Идет она лугом, долгим полем, навстречу ей жеребцы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами.
Она и им все сделала. Они и говорят:
— Назад пойдешь, мы тебя не обидим!
Пошла она дальше и дошла до избушечки, к старику и старушечке. Тут ее веретешечко. Говорит ей старуха:
— Должна ты, девушка, веретешечко выкупить, верой-правдой нам год прослужить.
Она и давай служить. И так хорошо работала, что хозяева ее полюбили.
Три года она у них жила, на четвертый соскучилась.
— Отпустите меня, — просит хозяев, — домой к батюшке.
Они ее и пустили. Много ей всего надавали, а как стала она через ворота выходить, так ее всю золотом обсыпало.
Пошла она домой, навстречу ей пастухи, дали коровку, да овечку, да жеребчика. Пошла она домой с добром и вся как есть золотая. Дошла до ворот, собачка тявкает:
— Наша дочь пришла, тяф, тяф, добра принесла, тяф, тяф!
А бабка кричит:
— Молчи, давно ее черти съели!
Тут она и входит, вся в золоте.
Узнал про это народ, и стали ее сватать. Она за крестьянина не пошла, за дьячка не пошла, за барина не пошла, за дворянина не пошла, а посватал Иван-царевич, за него пошла.
Ух, бабка зла стала! Послала свою родную дочь в колодец, за веретенышком. Та прыгнула и упала. Встала и пошла. Идет, идет, навстречу овечки:
— Девушка, девушка подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе овечку!
А она была грубая, злая, и говорит:
— Вот какие! Не за тем я сюда попала, не за навозом пошла — за добром иду!
И идет. Шла, шла, навстречу коровы:
— Девушка, девушка подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе нe телку.
— Не за тем пошла — за золотом иду!
Пришла она к избушечке — к старику и старушечке.
— Отдайте, — говорит, — мое золотое веретенце! (А какое оно золотое! Просто деревянное.)
А старушка ей и говорит:
— Ты за веретенце выслужи!
Ну, стала она служить, и все не ладно, все спортит, ленится да неряшится. Три дня прослужила, на четвертый домой просится. Они ее отпустили, дали ей корзину с добром, она и пошла. Дошла до ворот.
«Дай, — думает, — в корзину посмотрю!»
А из корзины жабы, да гады, да гнус полез, всю ее облепили, а с ворот смола полилась, всю залила. Побежала она домой, прибежала до ворот, а собачка:
— Тяф, тяф, наша дочь во смоле пришла!
А бабка ей:
— Цыц, наша дочь в золоте придет!
Та вошла, вся в смоле. Мать к ней бросилась, прильнула к ней, так и пропали вместе.
Жил-был богатый купец с купчихою; торговал дорогими и знатными товарами и кажный год ездил с ними по чужим государствам. В некое время снарядил он корабль; стал собираться в дорогу и спрашивает жену:
- Скажи, радость моя, что тебе из иных земель в гостинец привезти?
Отвечает купчиха:
- Я у тебя всем довольна; всего у меня много! А коли угодить да потешить хочешь, купи мне диво дивное, чудо чудное.
- Хорошо; коли найду — куплю.
Поплыл купец за тридевять земель в тридесятое царство, пристал к великому, богатому городу, распродал все свои товары, а новые закупил, корабль нагрузил; идет по городу и думает:
- Где бы найти диво дивное, чудо чудное?
Попался ему навстречу незнакомый старичок, спрашивает его:
- Что так призадумался-раскручинился, добрый молодец?
- Как мне не кручиниться! — отвечает купец. — Ищу я купить своей жене диво дивное, чудо чудное, да не ведаю, где.
- Эх ты, давно бы мне сказал! Пойдем со мной; у меня есть диво дивное, чудо чудное — так и быть, продам.
Пошли вместе; старичок привел купца в свой дом и говорит:
- Видишь ли — вон на дворе у меня гусь ходит?
- Вижу!
- Так смотри же, что с ним будет... Эй, гусь, подь сюды!
Гусь пришел в горницу. Старичок взял сковороду и опять приказывает:
- Эй, гусь, ложись на сковороду!
Гусь лег на сковороду; старичок поставил ее в печь, изжарил гуся, вынул и поставил на стол.
- Ну, купец, добрый молодец! Садись, закусим; только костей под стол не кидай, все в одну кучу собирай.
Вот они за стол сели да вдвоем целого гуся и съели. Старичок взял оглоданные кости, завернул в скатерть, бросил на пол и молвил:
- Гусь! Встань, встрепенись и поди на двор.
Гусь встал, встрепенулся и пошел на двор, словно и в печи не бывал!
- Подлинно, хозяин, у тебя диво дивное, чудо чудное! — сказал купец, стал торговать у него гуся и сторговал за дорогие деньги. Взял с собой гуся на корабль и поплыл в свою землю.
Приехал домой, поздоровался с женой, отдает ей гуся и сказывает, что с той птицею хоть всякий день некупленное жаркое ешь! Зажарь ее — она опять оживет! На другой день купец пошел в лавки, а к купчихе полюбовник прибежал. Такому гостю, другу сердечному, она куды как рада! Вздумала угостить его жареным гусем, высунулась в окно и закричала:
- Гусь, подь сюды!
Гусь пришел в горницу.
- Гусь, ложись на сковороду
Гусь не слушает, нейдет на сковороду; купчиха осердилась и ударила его сковородником — и в ту ж минуту одним концом сковородник прильнул к гусю, а другим к купцовой жене, и так плотно прильнул, что никак оторваться нельзя!
- Ах, миленький дружок, — закричала купчиха, — оторви меня от сковородника, видно, этот проклятый гусь заворожен!
Полюбовник обхватил купчиху обеими руками, хотел было от сковородника оторвать, да и сам прильнул...
Гусь выбежал на двор, на улицу и потащил их к лавкам. Увидали приказчики, бросились разнимать; только кто до них ни дотронется — так и прилипнет! Сбежался народ на то диво смотреть, вышел и купец из лавки, видит — дело-то неладно: что за друзья у жены проявились?
- Признавайся, — говорит, — во всем; не то навек так — сольнувшись — останешься!
Нечего делать, повинилась купчиха; купец взял тогда — рознял их, полюбовнику шею накостылял, а жену домой отвел да изрядно поучил, приговаривая:
- Вот тебе диво дивное! Вот тебе чудо чудное!
Жил-был купец богатый, умер, оставался у него сын Иван Бессчастный; пропил он, промотал все богатство и пошел искать работы. Ходит он по торгу, собой-то видный; на ту пору красная девушка, дочь купецкая, сидела под окошечком, вышивала ковер разными шелками. Увидала она купецкого сына... Полюбился ей купецкий сын.
- Пусти меня, — говорит матери, — за него замуж.
Старуха и слышать было не хотела, да потолковала со стариком:
- Может быть, жениным счастьем и он будет счастлив, а дочь наша в сорочке родилась!
Взяли ее да и отдали — перевенчали. Жена купила бумаги (пряжу), вышила ковер и послала мужа продавать:
- Отдавай ковер за сто рублей, а встретится хороший человек — за доброе слово уступи.
Встретился ему старичок, стал ковер торговать: сторговал за сто рублей, вынимает деньги и говорит:
- Что хочешь — деньги или доброе слово?
Купецкий сын подумал-подумал: жена недаром наказывала...
- Сказывай, — говорит, — доброе слово; на ковер!
- Прежде смерти ничего не бойся! — сказал старик, сам взял ковер и ушел. Приходит купецкий сын домой, рассказал все хозяйке; хозяйка молвила ему спасибо, купила шелку, вышила новый ковер и опять посылает мужа продавать:
- Отдавай ковер за пятьсот рублей, а встретится хороший человек — за доброе слово уступи.
Выходит купецкий сын на торг; попадается ему тот же старичок, сторговал ковер за пятьсот рублей, стал деньги вынимать и говорит купецкому сыну:
- А хочешь — я тебе доброе слово скажу?
- На ковер; говори доброе слово.
- Пробуди, дело разбери, головы не сымаючи! — сказал старик, взял ковер и ушел. Воротился купецкий сын домой, рассказал все хозяйке — та ни слова.
Вот дядья купецкого сына собралися за море ехать, торг торговать; купецкий сын собрал кое-как один корабль, простился на постели с женой, да и поехал с ними. Едут они по морю; вдруг выходит из моря морской горбыль (сазан).
- Давай нам, — говорит горбыль купцам, — русского человека на судьбину — дело разобрать; я его назад опять ворочу.
Дядья думали, думали, и пришли к племяннику с поклоном, чтоб он шел в море. Тот вспомнил слово старика: прежде смерти ничего не бойся, и пошел с горбылем в море. Там Судьбина разбирает, что дороже: золото, серебро или медь?
- Разберешь ты это дело, — говорит Судьбина купецкому сыну, — награжу тебя.
- Изволь, — отвечает он, — медь дороже всего: без меди при расчете обойтись нельзя; в ней и копейка, и денежка, и полушки, из нее и рубль набрать можно; а из серебра и золота не откусишь.
- Правда твоя! — говорит Судьбина. — Ступай на свой корабль.
Выводит горбыль его на корабль, а тот корабль битком набит каменьем самоцветным.
Дядья уже далеко уехали, да купецкий сын догнал их и заспорил с ними, чей товар лучше. Те ему говорят:
- У тебя, племянничек, один кораблишко, а у нас сто кораблей.
Спорили-спорили, осерчали и пошли на него царю жаловаться. Царь сперва хотел просто без суда повесить купецкого сына: не порочь, дескать, дядьев! да после велел товары на лосмотр принесть. Дядья принесли ткани золотые, шелковые... Царь так и засмотрелся.
- Показывай свои! — говорит он купецкому сыну.
- Прикажи, государь, закрыть окна; я свои товары ночью показываю.
Царь приказал закрыть окна; тот вынул из кармана камушек — так все и осветило!
- Твой лучше товар, купецкий сын! Возьми себе за то дядины корабли.
Он забрал себе дядины корабли, торговал ровно двадцать лет, наторговал много всякого добра и с большим, несметным богатством ворочается домой. Входит в свой дом и видит: хозяйка его лежит на постели с двумя молодцами. Закипело у него ретивое, вынул саблю вострую.
- Зарублю, — думает, — друзей жениных!
И вспомнил доброе слово старика: пробуди, дело разбери, головы не сымаючи! Разбудил свою хозяйку, а та вскочила и ну толкать молодцов!
- Детки, — говорит, — ваш батюшка приехал.
Тут и узнал купецкий сын, что жена без него родила ему двойчат.
Жил-был поп. Нанял себе работника, привел его домой.
- Ну, работник, служи хорошенько, я тебя не оставлю.
Пожил работник с неделю, настал сенокос.
- Ну, свет, - говорит поп, - бог даст, перекочуем благополучно, дождёмся утра и пойдем завтра косить сено.
- Хорошо, батюшка.
Дождались они утра, встали рано. Поп и говорит попадье:
- Давай-ка нам, матка, завтракать, мы пойдем на поле косить сено.
Попадья собрала на стол. Сели они вдвоем и позавтракали порядком. Поп говорит работнику:
- Давай, свет, мы и пообедаем за один раз и будем косить порядком. Поп говорит работнику:
- Давай, свет, мы и пообедаем за один раз и будем косить до самого полдника без роздыха.
- Как вам угодно, батюшка, пожалуй, и пообедаем.
- Подавай, матка, на стол обедать, - приказал поп жене.
Она подала им и обедать. Они по ложке, по другой хлебнули - и сыты.
Поп говорит работнику:
- Давай, свет, за одним столом и пополуднуем и будем косить до самого ужина.
- Как вам угодно, батюшка, полудновать так полудновать!
Попадья подала на стол полдник. Они опять хлебнули по ложке, по другой - и сыты.
- За равно, свет, - говорит поп работнику, - давай заодно и поужинаем, а заночуем на поле - завтра раньше на работу поспеем.
- Давай, батюшка.
Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола.
Работник схватил свой армяк и собирается вон.
- Куда ты, свет? - спрашивает поп.
- Как куда? Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться.
Пошел в сарай и проспал до света.
С тех пор перестал поп угощать работника за один раз завтраком, обедом, полдником и ужином.
Трое прохожих пообедали на постоялом дворе и отправились в путь.
— А что, ребята, ведь мы, кажется, дорого за обед заплатили?
— Ну, я хоть и дорого заплатил, — сказал один, — зато недаром!
— А что?
— А разве вы не приметили? Только хозяин засмотрится, я сейчас схвачу из солоницы горсть соли, да в рот, да в рот!
Женился мужик вдовый с дочкою на вдове - тоже с дочкою, и было у них две сводные дочери. Мачеха была ненавистная; отдыху не дает старику:
- Вези свою дочь в лес, в землянку! Она там больше напрядет.
Что делать! Послушал мужик бабу, свез дочку в землянку и дал ей огнивко, кремешек, труду да мешочек круп и говорит:
- Вот тебе огоньку; огонек не переводи, кашку вари, а сама сиди, да пряди, да избушку-то припри.
Пришла ночь. Девка затопила печурку, заварила кашу; откуда ни возьмись мышка, и говорит:
- Девица, девица, дай мне ложечку каши.
- Ох, моя мышенька! Разбай мою скуку; я тебе дам не одну ложку каши, а и досыта накормлю. Наелась мышка и ушла. Ночью вломился медведь:
- Ну-ка, девушка, - говорит, - туши огни, давай в жмурку играть. Мышка взбежала на плечо девицы и шепчет на ушко:
- Не бойся, девица! Скажи: "Давай!" - а сама туши огонь да под печь полезай, а я стану бегать и в колокольчик звенеть.
Так и сталось. Гоняется медведь за мышкою - не поймает; стал реветь да поленьями бросать; бросал, бросал, да не попал, устал и молвил:
- Мастерица ты, девушка, в жмурку играть! За то пришлю тебе утром стадо коней да воз добра. Наутро жена говорит:
- Поезжай, старик, проведай-ка дочь - что напряла она в ночь? Уехал старик, а баба сидит да ждет: как-то он дочерние косточки привезет! Вот собачка:
- Тяф, тяф, тяф! С стариком дочка едет, стадо коней гонит, воз добра везет.
- Врешь, шафурка! Это в кузове кости гремят да погромыхивают. Вот ворота заскрипели, кони на двор вбежали, а дочка с отцом сидят на возу: полон воз добра! У бабы от жадности аж глаза горят.
- Экая важность! - кричит. - Повези-ка мою дочь в лес на ночь;
моя дочь два стада коней пригонит, два воза добра притащит.
Повез мужик и бабину дочь в землянку и так же снарядил ее и едою и огнем. Об вечеру заварила она кашу. Вышла мышка и просит кашки у Наташки. А Наташка кричит:
- Ишь, гада какая! - и швырнула в нее ложкой. Мышка убежала; а Наташка уписывает одна кашу, съела, огни позадула и в углу прикорнула.
Пришла полночь - вломился медведь и говорит:
- Эй, где ты, девушка? Давай-ка в жмурку поиграем. Девица молчит, только со страху зубами стучит.
- А, ты вот где! На колокольчик, бегай, а я буду ловить. Взяла колокольчик, рука дрожит, колокольчик бесперечь звенит, а мышка отзывается:
- Злой девице живой не быть! Наутро шлет баба старика в лес:
- Ступай! Моя дочь два воза привезет, два табуна пригонит. Мужик уехал, а баба за воротами ждет. Вот собачка:
- Тяф, тяф, тяф! Хозяйкина дочь едет - в кузове костьми гремит, а старик на пустом возу сидит.
- Врешь ты, шавчонка! Моя дочь стада гонит и возы везет. Глядь - старик у ворот жене кузов подает; баба кузовок открыла, глянула на косточки и завыла, да так разозлилась, что с горя и злости на другой же день умерла; а старик с дочкою хорошо свой век доживал и знатного зятя к себе в дом примал.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; наскучило ему ходить холостому и задумал жениться; долго приглядывался, долго присматривался, и никак не мог найти себе невесты по сердцу. В одно время поехал он на охоту и увидал на поле: пасет скотину крестьянская дочь — такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать, а другой такой во всем свете не сыскать. Подъехал царь к ней и говорит ласково:
- Здравствуй, красная девица!
- Здравствуй, государь!
- Которого отца ты дочь?
- Мой отец — пастух, недалече живет.
Царь расспросил про все подробно: как зовут ее отца и как слывет их деревня, распрощался и поехал прочь. Немного погодя, день или два, приезжает царь к пастуху в дом:
- Здравствуй, добрый человек! Я хочу на твоей дочери жениться.
- Твоя воля, государь!
- А ты, красная девица, пойдешь за меня?
- Пойду! — говорит.
- Только я беру тебя с тем уговором, чтоб ни одним словом мне не поперечила; а коли скажешь супротив хоть единое словечко — то мой меч, твоя голова с плеч!
Она согласилась.
Царь приказал ей готовиться к свадьбе, а сам разослал по всем окрестным государствам послов, чтоб съезжались к нему короли и королевичи на пир на веселье. Собрались гости; царь вывел к ним свою невесту в простом деревенском платье:
- Что, любезные гости, нравится ли вам моя невеста?
- Ваше величество, — сказали гости, — коли тебе нравится, а нам и подавно.
Тогда велел ей нарядиться в царские уборы, и поехали к венцу. Известное дело: у царя не пиво варить, не вино курить — всего вдоволь! Перевенчались и подняли пир на весь мир: пили-ели, гуляли и потешались. Отпировали, и зачал царь жить с своей молодой царицею в любви и согласии. Через год времени родила царица сына, и говорит ей царь грозное слово:
- Твоего сына убить надо, а то соседние короли смеяться будут, что всем моим царством завладеет после меня мужицкий сын!
- Твоя воля! Не могу тебе поперечить, — отвечает бедная царица. Царь взял ребенка, унес от матери и тайно велел отвезти его к своей сестре: пусть у ней растет до поры до времени. Прошел еще год — царица родила ему дочь; царь опять говорит ей грозное слово:
- Надобно изгубить твою дочь, а то соседние короли смеяться будут, что она не царевна, а мужицкая дочь!
- Твоя воля! Делай что знаешь, не могу тебе поперечить.
Царь взял девочку, унес от бедной матери и отослал к своей сестре.
Много лет прошло, много воды утекло; царевич с царевною выросли: он хорош, она еще лучше — другой такой красавицы нигде не найти! Царь собрал своих думных людей, призвал жену и стал говорить:
- Не хочу с тобой больше жить; ты — мужичка, а я — царь! Снимай царские уборы, надевай крестьянское платье и ступай к своему отцу.
Ни слова не сказала царица, сняла с себя богатые уборы, надела старое крестьянское платье, воротилась к отцу и по-прежнему начала в поле скотину гонять. А царь задумал на иной жениться; отдал приказ, чтобы все было к свадьбе готово, и, призвав свою прежнюю жену, говорит ей:
- Хорошенько прибери у меня в комнатах; я сегодня невесту привезу.
Она убрала комнаты, стоит — дожидается.
Вот привез царь невесту, за ним следом наехало гостей видимо-невидимо; сели за стол, стали есть-пить, веселиться.
- Что, хороша ли моя невеста? — спрашивает царь у прежней жены. Отвечает она:
- Если тебе хороша, так мне и подавно!
- Ну, — сказал ей царь, — надевай опять царские уборы и садись со мной рядом; была ты и будешь моей женою. А эта невеста — дочь твоя, а это — сын твой!
С этих пор начал царь жить с своею царицею без всякой хитрости, перестал ее испытывать и до конца своей жизни верил ей во всяком слове.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухой. У них было три сына, третьего звали Иван-дурак. Первые двое женатые, а Иван-дурак холостой; два брата занимались делом, управляли домом, пахали и сеяли, третий же ничего не делал. Один раз отец и снохи стали Ивана посылать на поле допахать сколько-то лех пашни. Парень поехал, приехал на пашню, запряг лошадь, проехал с сохой раз ли, два ли, видит: счету нет комаров да мошек; он схватил хлыстик, стегнул по боку лошадь, убил их без сметы; ударил по другому, убил сорок паутов и думает: «Ведь я на один замах убил сорок богатырей, а мелкой сошки сметы нет!».
Взял их всех положил в кучу и завалил конским калом; сам не стал пахать, выпряг лошадь, поехал домой. Приезжает домой и говорит снохам и матери: «Давайте мне полог и седло, а ты, батюшка, давай саблю, котора у тебя висит — на стене заржавела. Что я за мужик! У меня ничего нет».
Те посмеялись над ним и дали на смех какой-то расколотый тюрик наместо седла; парень наш приделал к нему подпруги и надел на худую кобыленку. Вместо пологу мать дала какой-то старый дубас; он и то взял, да взял саблю у отца, пошел, выточил, собрался и поехал. Доезжает до росстаней — а был еще мало-мало грамотный — написал на столбе: приезжали бы сильные богатыри Илья Муромец и Федор Лыжников в такое-то государство к сильному и могучему богатырю, который на один помах убил сорок богатырей, а мелкой сошки сметы нет, и всех их камнем привалил.
Точно, после его приезжает богатырь Илья Муромец, видит на столбе надпись: «Ба, — говорит, — проехал сильный, могучий богатырь: ослушаться не годно». Поехал, догонят Ванюху; далеко не доехал, снял шапку и кланятся: «Здравствуй, сильный, могучий богатырь!» А Ванюха не ломат шапки, говорит: «Здорово, Илюха!» Поехали вместе. Не чрез долго времени к тому же столбу приехал Федор Лыжников, видит, на столбе написано, ослушаться не годно: Илья Муромец проехал! — и он поехал туда же; так же далеко не доехал до Ванюхи — снимат шапку, говорит: «Здравствуй, сильный, могучий богатырь!» А Ванюха шапки не ломат. «Здорово, — говорит, — Федюнька!»
Поехали вместе все трое; приезжают в одно государство, остановились на царских лугах. Богатыри поставили себе шатры, а Ванюха распялил дубас; коней два богатыря спутали шелковыми путами, а Ванюха сорвал прут с дерева, свил его и спутал свою кобылу. Вот и живут. Царь из своего терему увидел, что его любимые луга травят какие-то люди, тотчас отряжат ближнего своего спросить, что за люди? Тот приехал на луга, подошел к Илье Муромцу, спрашиват, что они за люди и как смели без спросу топтать царские луга? Илья Муромец отвечал: «Не наше дело! Спрашивай вон старшого — сильного, могучего богатыря».
Посол подошел к Ванюхе. Тот закричал на него, не дал слова молвить: «Убирайся, докуля жив, и скажи царю, что на его луга приехал сильный, могучий богатырь, который на один помах убил сорок богатырей, а мелкой сошки сметы нет, и камнем привалил, да Илья Муромец и Федор Лыжников с ним, и требует у царя дочь замуж». Тот пересказал это царю. Царь хватил по записям: Илья Муромец и Федор Лыжников есть, а третьего, который убиват на один помах по сороку богатырей, нет в записях. То царь приказал собрать рать, захватить трех богатырей и привести к нему. Где захватить? Ванюха увидел, как стала подходить ближе рать; он крикнул: «Илюха! Ступай прогони их, что за люди?» — сам лежит, растянулся да поглядыват, как сыч.
Илья Муромец на того слова соскочил на коня, погнал, не столько руками бил, сколько конем топтал; всех прибил, оставил только одних язычников8 царю. Царь услышал эту беду, того больше собрал силы и послал поймать богатырей. Иван-дурак крикнул: «Федюнька! Поди-ка прогони эту сволочь!» Тот соскочил на коня, всех прибил, оставил одних язычников.
Чего делать царю? Дело худо, силу побили богатыри; царь призадумался и вспомнил, что у него в царстве живет сильный богатырь Добрыня. Он посылает к нему письмо, просит приехать победить трех богатырей. Добрыня приехал; царь на третьем балконе встретил его, а Добрыня навершный подъехал к балкону вровень с царем: вот какой был! Поздоровался, поговорили. Он и поехал на царские луга. Илья Муромец и Федор Лыжников увидели, что к ним едет Добрыня, испугались, соскочили на своих лошадей да ступай-ка оттуда — угнали. А Ванюха не успел. Пока имал свою кобыленку, Добрыня и подъехал к нему, да и смеется, что это за сильный, могучий богатырь? Маленький, худенький! Согнулся головой к самому Ванюхе, смотрит на него, да и любуется. Ванюха да как-то не обробел, выхватил свою саблёшку, да и ссек ему голову.
Царь это увидел, перепугался: «Ох, — говорит, — богатырь убил Добрыню; беда теперя! Ступайте скорее, зовите богатыря во дворец». За Ванюхой приехал такой почет, что батюшки упаси! Кареты самолучши, люди все изжалованы. Посадили и привезли к царю. Царь его угостил и отдал дочь; обвенчались они, и теперя живут, хлеб жуют.
Я тут был, мед пил; по усам текло, в рот не попало. Дали мне колпак, да почали толкать; дали мне кафтан, я иду домой, а синичка летат и говорит: «Синь да хорош!» Я думал: «Скинь да положь!» Взял скинул, да и положил. Это не сказка, а присказка, сказка впереди!
В старые годы у одного царя было три сына. Вот, когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:
- Сынки, мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
- Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
- Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.
Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.
У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла её купеческая дочь.
А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда. Вот он шёл, шёл, дошёл до болота, видит - сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:
- Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу. А лягушка ему отвечает:
- Возьми меня замуж!
- Что ты, как Я возьму себе в жёны лягушку?
- Бери, знать, судьба твоя такая.
Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего - на купеческой, а несчастного Ивана-царевича - на лягушке.
Вот царь позвал сыновей:
- Хочу посмотреть, которая из ваших жён лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.
Сыновья поклонились отцу и пошли.
Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка, по полу скачет, спрашивает его:
- Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?
- Батюшка, велел тебе к завтрему рубашку сшить. Лягушка отвечает:
- Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.
Иван-царевич лег спать, а лягушка, прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке, не расскажешь.
Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:
- Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.
Иван-царевич утром проснулся, лягушка, опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял её и сказал:
- Эту рубашку, в черной избе носить. Средний сын развернул рубашку, царь сказал:
- В ней только, в баню ходить.
Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:
-Ну, вот это рубашка - в праздник её надевать. Пошли братья по домам - те двое - и судят между собой:
- Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра... Царь опять позвал сыновей:
- Пускай ваши жёны испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.
Иван-царевич голову повесил, пришёл домой. Лягушка, его спрашивает:
- Что закручинился? Он отвечает:
- Надо к завтрему испечь царю хлеб.
- Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренеё.
А те невестки, сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку, посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.
Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню; печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам; все рассказала, и те так же стали делать.
А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:
- Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.
Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.
Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от боль-ших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:
- Вот это хлеб, только, в праздник его есть. И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с жёнами.
Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка, по полу скачет:
- Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?
- Лягушка, лягушка, как мне не горевать! Батюшка наказал, чтобы я пришёл с тобой на пир, а как я, тебя людям покажу?
Лягушка отвечает:
- Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: "Это моя лягушонка, в коробчонке едет".
Иван-царевич и пошёл один. Вот старшие братья приехали с жёнами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:
- Что же ты без жены пришёл? Хоть бы в платочке её принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.
Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные - пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрёсся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:
- Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка, в коробчонке приехала.
Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье - частые звезды, на голове - месяц ясный, такая красавица - ни вздумать, ни взгадать, только, в сказке сказать. Берёт она Ивана-царевича за руку и ведёт за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки, за правый рукав бросила.
Жёны больших-то царевичей увидали её хитрости и давай то же делать.
Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась - всем на диво. Махнула левым рукавом - вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом - поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.
А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом - только гостей забрызгали, махнули другим - только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.
В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашёл там лягушечью кожу и бросил её в печь, сжёг на огне.
Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась - нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:
- Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты ещё только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного...
Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят - искать жену, Василису Премудрую. Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истёр, шапчонку дождик иссёк. Попадается ему навстречу старый старичок.
- Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?
Иван-царевич рассказал ему про своё несчастье. Старый старичок говорит ему:
-- Эх, Иван-царевич; зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошёл за клубочком. Клубок катится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:
- Не бей меня, Иван царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.
Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошёл дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:
-- Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе пригожусь, Он пожалел селезня и пошёл дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:
- Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь. Пожалел он зайца, пошёл дальше. Подходит к синему морю и видит - на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:
- Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!
Он бросил щуку в море, пошёл дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.
- Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.
Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошёл в неё и видит - на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-яга, костяная нога, зубы - на полке, а нос в потолок врос.
- Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? - говорит ему Баба-яга. - Дело пытаешь или от дела лытаешь?
Иван-царевич ей отвечает:
- Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.
Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.
- Знаю, знаю, - говорит ему Баба-яга, - твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный, как свой глаз, бережёт.
Иван-царевич у Бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошёл туда Иван-царевич, видит - стоит, шумит высокий дуб, на нем казённый сундук, а достать его трудно.
Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц - и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки .разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на неё селезень кинулся, как ударит её - утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море.
Тут Иван-царевич залился горькими слезами - где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у неё конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.Иван-царевич пошёл в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.
